ДОМОЙ

на ГЛАВНУЮ

В январе 1980 года соединения и части 40-й Армии под командованием генерал-майора Ю. В. Тухаринова заняли ключевые позиции в ряде провинций страны и совместно с афганской армией взяли под охрану важнейшие административные центры, жизненно важные объекты, аэродромы и основные автомобильные магистрали - Хайратон, Пули-Хумри, Кабул, Джелалабад; Кушка, Герат, Кандагар; Кундуз, Файзабад. Особое внимание уделено объектам советско-афганского сотрудничества: газопромыслы Джаркудук и Шиберган, электростанция в районе Суруби, ряда предприятий в Кабуле и Мазари-Шарифе, а также туннель через перевал Саланг. С вводом в Афганистан ограниченного

АФГАНСКАЯ ВОЙНА ... год 1980...

Весной проводились операции по обеспечению функционирования основных автомагистралей, также боевые действия в провинциях Пактия - Газни, первая Панджшерская операция, летом в Хазараджате и Логаре, осенью - вторая Панджшерская операция, боевые действия в провинции Нангархар. Особого внимания заслуживает операция "Удар" (ноябрь-декабрь) в центральных провинциях, которые непосредственно примыкали к Кабулу. По сути, она была первой из числа крупных, при ее проведении были достигнуты существенные результаты.

В течение всего года проводились рейды, обеспечивающие движение по дороге Кабул - Кандагар. Но военные успехи не закреплялись по-прежнему укреплением органов власти в уездных волостях. Бабрак Кармаль и другие руководители отсиживались в Кабуле, а если кто-то из них отправлялся в тот или иной провинциальный центр, то вместе с советским представителем, полагаясь, на соответствующую охрану.

Итак, возникли острые противоречия. С одной стороны, ввод 40-й Армии и изменения в руководстве государством вселяли надежду на перемены к лучшему, а с другой - усиление сопротивления моджахедов, продолжающиеся распри внутри НДПА, инертность крестьянских масс и настороженность в племенах препятствовали стабилизации обстановки на местах. Большая часть территории страны оставалась под контролем моджахедов.

Некоторые военачальники 40-й Армии и аппарата Главного военного советника пришли к выводу, что боевые действия против моджахедов ("борцов за веру") по своей сути есть гражданская война, и советские полки и батальоны были втянуты в боевые действия против своей воли. Вместе с тем наши офицеры, сержанты и солдаты поставленные перед ними задачи выполняли, как полагается, проявляя при этом изрядное мужество и отвагу.

Заслуживают внимания мнения непосредственных участников событий.Так, рядовой Эдуврд Оганов, водитель бензовоза, вспоминает:

"Мы переходили границу в 1979 году по понтонному мосту. Ехали на КАМАЗах, бензовозах. Каждая машина в длину около двадцати метров, 5 метров - расстояние между машинами. И вот 120 машин, умноженные на 25 - три километра - и есть длина колонны. Из них к концу службы (а прослужил я там год и восемь месяцев) осталось только две - моя и друга-таджика.

Сначала мы ехали по пустыне. Дорога была тяжелая, незнакомая, ехать трудно, не более 30-40 километров в час. По дороге кто-то отдал приказ выключить фары. Ехали на габаритах, а потом и вообще выключили свет... Да, забыл сказать, перед выходом за границу у нас документы отобрали, а на грудь повесили бирки - там группа крови, резус. Сначала бирки были деревянные, а позже выдали металлические. Ведь кто-то специально их разрабатывал, делал, деньги получал. Значит, это кому-то было нужно.

Моя работа? Я знал только одну дорогу - Саланг.

Перевал Саланг находится в провинции Баглан,

объект первостепенной важности на основной

магистрали Хайратон - Кабул. Если следовать

к перевалу с севера, то четыре больших

серпантина предшествуют непосредственно

туннелю. На высоте около 3,5 км - туннель

длиной почти 2,7 км, шириной 3 метров, высотой

4,7 метра. Над туннелем почти полукилометровая

горная порода. После туннеля - спуск

в кабульскую долину. Эту трассу у нас называли позже "Дорогой жизни".

Когда первый раз я туда поднимался, из носа и ушей шла кровь - сильный перепад давления. А потом привык. По этой дороге сделал около 90 "ходок".

На перевале есть туннель. Освещение было, но из-за высокой загазованности и отсутствия тяги не было видимости. Приспособились. Из кабины высовываешь палку, когда едешь на ощупь, она царапает стену - значит, все нормально. Перестала царапать - руль держи вправо. А рядом встречная колонна. Водители в туннеле не погибали, а вот 16 ракетчиков задохнулись". Э. Оганов имеет в виду "ЧП" в туннеле.

О нем в рабочей тетради начальника штаба 40-й Армии генерал-майоре В. М. Панкратова есть такая запись:

"23 февраля 1980 года в 23.00 при совершении марша зенитно-ракетной бригадой и 186 мсп во время прохождения туннеля (перевал Саланг) водитель одной из машин ударил автомобилем в стену. Машины, идущие за ним, остановились. Образовалась пробка. В результате загазованности в туннеле началась паника. Отдельные военнослужащие стали стрелять. В результате 16 человек отравились выхлопными газами в туннеле, в том числе два офицера. Четыре человека получили огнестрельные ранения и у одного сломана нога. Причиной данного происшествия явилась плохая организация марша, пропуска колонны через туннель. Для проведения расследования направлена комиссия под руководством первого заместителя командующего армией генерал-майора Б. Ткача. Принятыми мерами пробка ликвидирована в 10.00. Движение в туннеле возобновилось".

Далее Э. Оганов говорит откровенно: "О службе в Афганистане многое можно рассказать, но не люблю я это. Служил - куда денешься. Афган есть Афган. Как-то в одной из совместных операций с афганским подразделением их командир подарил мне Коран. "Держи, - говорит, - при себе. В пути он тебя будет хранить". Пришло время, нас - на "дембель" по приказу в ноябре 1981 года. Вернулся на родину с войны, и что меня особенно поразило - это враждебное отношение к "афганцам". В военном билете "афганцем" не значусь, там лишь одна печать войсковой части ПП 127717 - и ни слова о пребывании в ДРА и участии в боевых действиях. "Выходил" свидетельство о праве на льготы "афганца". У нас так бывает... Но сегодня я лично благодарю тех людей, которые хоть как-то, хоть чем-то хотят напомнить живым о нас и о тех, кто остался по ту сторону войны. Вечная им память...".

Другой участник событий в Афганистане, рангом значительно выше Э. Оганова, генерал-лейтенант И. Ф. Рябченко вспоминает:

"Сначала нас встречали как героев - народ радовался, ликовал. Но он радовался, с моей точки зрения, тому, что Амин был уничтожен. Ведь он жестоко расправлялся с теми, кто выступал против правительственных войск: посылал карательные отряды и с чисто восточной жестокостью наводился порядок, там все сжигалось, уничтожалось...

Еще одно свидетельство - Карим улла Хам-джорд из Джелалабада:

"В декабре 1979 года я гостил у брата в Баграме. Между 18 и 19 часами 25 декабря на здешний аэродром стали приземляться грузовые самолеты, каких я ранее не видел. Их много.В 20.00 неожиданно прекратились телевизионные передачи. По радио звучала только музыка. Даже мой брат, военный летчик, не знал, чьи самолеты садились на его аэродроме. Чужие - знали все. Через 5 минут самолеты поднимались в воздух. Началась стрельба. И только утром увидели: на аэродроме советские, а не американские самолеты, а по улицам шли советские танки.

Нам, мальчишкам, было интересно: подбегали к машинам, солдаты дарили значки, кокарды, меняли продукты на сигареты, жвачку. Первые наши друзья ушли через три дня. Их место занимали новые подразделения. А по ночам моджахеды ходили по домам и забирали мальчиков: "Воевать не можешь, патроны подавать будешь!".

Это подтверждается краткой записью в рабочей тетради генерал-лейтенанта В. М. Панкратова 6 сентября 1980 года: "Гульбеддин дал лозунг: Каждый мальчишка должен брать оружие и стрелять на дорогах - так угодно Аллаху. А что возьмет из подбитой машины, это Аллах даст ему в подарок".

Генерал-лейтенант В. П. Черемных:

"Я служил в ЛенВО первым заместителем начальника штаба округа. После 27 декабря 1979 года, через некоторое время, меня вызвали из Ленинграда в Москву. Там я узнал о своем новом назначении - советником начальника Генштаба афганских вооруженных сил. Когда в феврале 1980 года я прибыл в Кабул и окунулся в изучение обстановки, причем в довольно-таки сложных условиях (антиправительственные выступления в столице), то понял: мы столкнулись с острыми противоречиями. Наши батальоны и полки втягивались в боевые действия против своей воли...".

Едва ли не в каждой российской семье, как дорогие реликвии, бережно хранятся письма с "той", теперь уже далекой войны. Письма родных и близких, не вернувшихся домой. Теперь к ним прибавились свежие, еще не пожелтевшие от времени. Чем же они отличаются - разве что формой: там - треугольники, здесь - конверты.

А содержание, глубинная суть на

удивление схожи. И те, и другие

словно пропитаны трогательной заботой

о мамах и папах, сестренках и братишках,

бабушках и дедушках, а также страстным

желанием жить. "Ждите меня - и я

вернусь!" - и сквозь неторопливую вязь

мальчишеских почерков и беглую россыпь

торопливых строк, брошенных на

бумажный лист перед походом, боем,

дежурством, подобно упругим побегам

пробивается эта мысль, хотя авторы

не всегда выставляли ее напоказ - напротив,

чаще всего тщательно маскировали. Причем, совершенно не важно, кто их писал - новобранец или ветеран, рядовой или офицер: война нивелирует чувства, обостряя главные, стирая второстепенные, хотя, впрочем, не разложить их вот так по полочкам.

Они попадали в Афганистан, как на край земли, в диковинное, экзотическое место - ведь большинство не выезжало до того времени за пределы родной области. И всему удивлялись': надрывным крикам муэдзинов, по несколько раз в сутки сзывающих правоверных на молитву, женщинам в черном, как призраки: они ассоциировались с "духами" - чем-то бесплотным, неосязаемым. Они заворожено наблюдали, как горец разматывает с головы чалму: четырнадцатиметровая ткань служит ему и скатертью, и одеялом, и простыней. Им было больно смотреть на чумазых афганских мальчишек - искалеченных, с оторванной рукой или ногой. Им не было известно чувство страха и опасности: оно пришло гораздо позже, когда сами окунулись в круговерть событий.

Чуть не каждый день, а то по несколько раз в сутки, к ним обращались афганские товарищи с просьбой разминировать дорогу или дом, поддержать "огоньком" попавшую в засаду группу, обезвредить крупную банду, терроризирующую население, захватить верблюжий караван с оружием, боеприпасами, направляющийся из Пакистана.

Наши воины мужественно и честно выполняли свой долг. Но те, кто не избежал смерти, похоронены, хотя и с почестями, но без огласки, где они погибали. Такой "несуразице", царившей в стране, нет оправдания!

Генерал-полковник Г. А. Стефановский, бывший член Военного совета Туркестанского округа, в своей книге "Пламя афганской войны" не скрывает: "Фамилии, имена и отчества погибших уже замелькали в разного рода донесениях, документах и справках, а в радиоэфир оборванные жизни шли под мрачным кодом "ноль двадцать первый".

Через некоторое время обработают, обернут целлофаном, заварят в цинковый гроб, оставив маленькое окошечко, и обобьют досками. Пройдет прощальный траурный митинг. Боевые друзья проводят в последний путь товарища, каждый будет вспоминать, когда и при каких обстоятельствах виделся последний раз с живым старшим лейтенантом или сержантом.

Затем их погрузят в транспортный самолет. Бортмеханик осмотрит большие опечатанные деревянные ящики, со вздохам пометит что-то бумагах и отправится к командиру экипажа, докладывать, что все готово к перевозке. С этого момента самолет превращается из небесного трудяги - грузовичка в "Черный тюльпан". Черный тюльпан - это радио позывной. Этим позывным вызывали самолет. "Груз двести" - так по коду обозначали погибших. Гроб с телом погибшего сопровождал тот, кто был с ним в последнем бою, или друг, или офицер из той части, где он служил. В самолете, который отправляли на Родину, кроме экипажа, никого не было. Самолет летел по очереди в те города, поселки и села, откуда были погибшие.

А в Союзе, на каком-либо провинциальном,

как правило, аэродроме его отправят на самую

дальнюю стоянку и подальше от глаз. Экипаж,

измученный долгим перелетом сопровождающие

отправятся искать столовую и ночлег, а горькая

весть уже поднимает на ноги военкоматовское

и гарнизонное начальство. Начнется обычная

суета по похоронному обряду погибших воинов".

"Да, мы пришли в Афганистан выполнять

интернациональный долг и выполнили его, -

скажет десятилетие спустя генерал-лейтенант

запаса И. Ф. Рябченко на встрече о матерью

погибшего в Афганистане сына Н. И. Прохоровой. - Это была война, где или ты, или - тебя! Тысячи погибших, изувеченных, пропавших без вести. Гибли из-за того, что не знали и не могли знать обстановки, гибли по доверчивости... Раздаются еще голоса, что война зта нужна была военным. Военным-то как раз она и не нужна! Это мы отчетливо сознавали уже в первые дни пребывания в Афганистане. Писали, требовали, но увы... Не слушали нас, не приняли там, "наверху", единственного решения даже тогда, когда в воздух поднялись и взяли. курс на родину первые "Черные тюльпаны"...

Хоронить "афганцев" с почестями на родине не п о л а г а л о с ь. Хоронили тихо. Но как бы тихо родители ни прощались со своими сыновьями, о горе узнавали многие. Как бы строго ни запрещали надписи на могилах "Погиб в Афганистане", все знали - погиб именно там.

И все же они возвращались домой не в цинковых гробах на крыльях "Черного тюльпана". Они возвращались в родные места орденоносцами, обретали вторую жизнь в образе бюстов и стел, обелисков и гранитных плит с выбитыми на них именами героев. Они возвращались к нам, живым, незатухающим эхом вечной памяти. И это все, что остается от человека, прожившего на земле девятнадцать-двадцать лет - волнующий воображение след. По крайней мере, для мальчишек, примеряющих его подвиг "на себя"...

...Каждый раз при упоминании об афганской войне, по любому поводу родители еще и еще раз вчитываются в до боли знакомые, успевшие пожелтеть письма, пытаясь отыскать между строк недосказанное, установить хотя бы примерно, где и при каких обстоятельствах пал смертью их сын, внук, муж. Чаще всего детали не удается воскресить, обозначить географически и хронологически. Ведь письма датировались днем жизни, а в течение его менялись и координаты расположения частей, и боевая ситуация.

Поэтому мы попытались, хотя бы приблизительно, схематично восполнить сведения, не содержащиеся в "похоронках", ответить на вопрос: что, где и когда произошло накануне или в момент гибели воина. Параллельно со своеобразными некрологами попробуем воспроизвести свидетельства участников войны, справки, официальную статистику - все, что собрано по крупицам разных источниках документального характера. Может, хоть это облегчит боль родных, не перестающих ждать возвращения "афганцев": ведь до сих пор матери по ночам тревожно ждут стука в окно или внезапного скрипа двери...

И самым правильным, целесообразным было бы уйти нам оттуда сразу на выполнение тех задач, о которых вели разговор в начале афганской эпопеи - выйти на основные коммуникации, которые шли из Пакистана, Ирана, перекрыть все дороги и тропки, не допустить провоза оружия, перехода моджахедов, душманов - тех противников, которые выступали против центральной власти. Тогда бы мы не ввязли в эту бойню, а их борьбу друг против друга".

контингента советских войск руководство

бывшего Советского Союза поначалу не

предполагало вести боевые действия

против мятежников, оно рассчитывало,

по-видимому, на то, что само присутствие

наших войск позволит афганским

руководителям стабилизировать

обстановку. Однако ход событий,

особенно антиправительственные

выступления непосредственно в Кабуле

в двадцатых числах февраля 1980 года, вынудили советское руководство согласиться на то, чтобы совместно с Вооруженными Силами ДРА начать активные боевые действия по разгрому отрядов оппозиции. К этому времени мятежники оказывали постоянное огневое воздействие на советские части и подразделения, которые находились в согласованных с правительством ДРА гарнизонах. В такой критической ситуации дальнейшее уклонение от оказания военной помощи правительству ДРА не имело смысла.

В феврале-марте советские батальоны совместно с двумя афганскими под руководством генерал-лейтенанта В.А. Меримского провели крупную операцию против мятежников в провинции Кунар. Еще летом 1979 года афганский горно-пехотный полк в этой провинции перешел сторону мятежников. С тех пор они чувствовали, себя вольготно в приграничном с Пакистаном Кунаре, а полки 9-й горно-пехотной дивизии н ганской армии отсиживались в пунктах дислокации - в Асадабаде, Асмаре и Барикоте. Эта операция прошла успешно, но военные успехи были закреплены, поскольку органы власти смогли утвердиться в уездах. Мятежники по прежнему сохранили влияние на местное селение. Причин для этого было более чем достаточно: мошное влияние ислама, сильные племенные традиции, экономические связи, беззащитность населения и отсутствие тесных контактов органов власти в уездах (волостях) с жителями.

Таким образом, Кунарская операция, успешно, проведенная в первой половине марта, не привела к стабилизации обстановки в этой провинции. Поэтому в мае в Кунаре была проведена еще одна операция.

С весны 1980 года части 40-й Армии были втянуты в междоусобную войну в Афганистане хотя это и не входило в планы советского руководства.

Кроме операций в провинции Кунар, боевые действия проводились и в других районах. Сначала отряды моджахедов пытались действовать в о крытую, но вынуждены были быстро перестроиться и перейти к тактике действий "из-за угла", ибо открытые столкновения оказались им не под силу. Войска 40-й Армии, полностью перехвати инициативу, от непродолжительных по времени ограниченных по площади операций перешли крупномасштабным.